Колымский тоннель - Страница 87

Они остались вдвоем, и это была их ночь. Такая, каких не бывало. Вся-вся, до последней минуты, до первого солнечного луча.

И тогда Василий стал одеваться, жалея, что некогда выручать из такэсиного музея свою настоящую одежду второго срока.

Она поняла мгновенно и молча бросилась отбирать пистолет. Он заломил ей руки за спину и прижал ее к себе:

— Светка, Светочка, не могу я.

— Нет, Вася, ни за что.

— Да неужели тебя ни разу не тянуло назад?

Она вырвалась, оттолкнула, посмотрела тем чужим взглядом, какого он никак не мог понять и боялся. И сказала строго:

— Сядь. К первому вагону ты все равно опоздал. Времени хватит. Я жена тебе и требую, чтоб ты… В общем, поговорим сначала, а потом, раз уж так… Садись. Нет, пошли на кухню. Будем завтракать и разговаривать. Не бойся, удерживать силой не буду. Ты — свободный человек. Но об этом — о свободе твоей — мы поговорим.

Он сидел за кухонным столом, она что-то резала и перемешивала. Он только слушал, а она говорила. Так, наверно, мать говорила бы с ним, будь у него мать.

— Ты, Вася, детдомовский. А я — домашняя. Ты не знаешь того, что знаю я. ТАМ, куда ты хочешь вернуться, ты не будешь таким храбрым, как здесь. Потому что здесь храбрым быть разрешено, а ТАМ — нет. А быть храбрым без разрешения ты не умеешь. Мы оба с тобой не умеем. Потому что мы с тобой выросли в большом детдоме. Страна — детдом, понимаешь? Чтоб быть свободными, нам с тобой культуры не хватает. И как бы меня туда ни тянуло, я ни за что не вернусь. ТАМ требуется: "Живи, как все", а это недостойно человеческой природы. Это животному в стаде выгодно жить, как все — так безопаснее. ТАМ говорят, что жизнь человека — борьба. А на самом деле — это разнообразный труд, радостный для человека и не вредный для окружающих. ТАМ, Вася, твой так называемый труд был вреден. Неужели ты так по нему скучаешь?

— Да ты не о том, — начал Василий.

— Нет, я о том. Это здесь ты мог бы ничем не заниматься и жить припеваючи, пока не надоест. А там ты обязан будешь работать, ибо там "кто не работает, тот не ест". ТАМ ты ничего не сможешь, кроме как снова быть военным. И то, если поверят. А они не поверят. Потому что ТАМ не верят никому. ТАМ они сами себе не верят, сами себя боятся!.. Что, не видел меня такую? Смотри напоследок.

— Туда пойдут ребята, — сказал Василий. — Что они без меня…

— То же, Васенька, что и с тобой. Ноль без палочки. Ты под утро уснул, а я по ним плакала. Их там будут судить как американских шпионов. Их уничтожат… Но они не безумцы, у меня просто не хватает культуры, чтобы правильно назвать. Они пошли туда не для Лабирии. И даже не для тех, кого хотят спасать. Это нужно ИМ.

— Зачем? Какая польза?

— Вот видишь, и ты научился — о пользе. А они сейчас — не для пользы. Им нужно — вот и все. Им не результат важен, хоть они и сами этого не понимают. Им важно движение! И это не игра. Это даже не жизнь. Это выше. Нет у меня для этого слов. Я это понимаю и ты пойми, как сможешь.

— А у меня что, по-твоему?

— А у тебя — блажь. Рабская тоска по хозяину… Погоди, я забыла. Тут еще один сон. Тебе надо прочесть. Я приснилась себе мужчиной.

Она принесла свою тетрадь.

— Ешь и читай. И заклинаю тебя, подумай, почувствуй, как я, чтобы не жалеть потом.

Василий открыл тетрадь там, где было заложено.

"СОН О СВОБОДЕ

Одиночество до сих пор представляется мне приятнейшим из состояний. Только теперь мне достаточно для этого закрыть глаза. Или, в наилучшем случае, лежать с открытыми глазами в полной темноте и тишине. Я сделал очень интересное наблюдение: с закрытыми глазами и на свету никогда не увидишь того, что видится в темноте при открытых глазах. Только темнота нужна глубокая, без звезд на небе и без каких-либо пятен света на стене. Только в таком одиночестве ко мне является молодость…

Нужны ли старому человеку воспоминания о молодости? О да! Я уверен, что они продляют жизнь. А жить старому человеку хочется гораздо сильнее, чем молодому. Ибо старик уже различает свой конец, тогда как молодой вполне удовлетворяется уверенностью в собственном бессмертии.

Как ни странно, в моей молодости легко уживались рядом вера в собственное бессмертие и стремление к одиночеству, то есть легкомыслие и любовь к размышлениям. Казалось бы, размышления должны были привести к мыслям о смерти. Но это не случалось ни разу. Я был общителен и весел и одиночества искал в те времена лишь для того, чтобы обдумать последний разговор с друзьями, повспоминать сладкую ночь, проведенную в женском обществе, да измыслить новую проделку, чтобы поразить тех, о ком я любил размышлять.

Различных возможностей уединиться всегда большой выбор. Всему прочему я предпочитал прогулку в носилках где-нибудь за городом. Это было нечто настоящее. Вокруг действительное безлюдье, шелестят листья, поют птички, журчит какой-нибудь ручеек. Несколько острее чувствуешь одиночество, если по крыше носилок стучат мелкие капли дождя, но для этого нужно особое настроение и обязательно, чтобы рабы стояли, потому что чавканье грязи под их ногами совершенно не дает сосредоточиться.

Молодости свойственны легкомыслие и самоуверенность. Не был чужд этих недостатков и я. Однажды, гостя на восточном побережье у брата Марсия, я получил от него в подарок четырех молодых рабов вместе с носилками. Разумеется, тут же захотелось прогуляться. Марсий был рад, что подарок мне так понравился, но советовал не выходить из города. Я обещал и отправился на пристань.

Стояло лето. Солнце уже село, но жара еще не спала, и в темной воде Босфора плескалось множество обнаженных тел. Среди них было, разумеется, немало очаровательных местных проказниц, которые махали мне руками безо всякого стеснения. Чтобы выбрать, я спустился к самой воде и велел рабам идти вдоль берега.