Колымский тоннель - Страница 33

— А почему? — Скидану вдруг захотелось поддержать его фантазии.

Краснов заговорил медленно и убежденно.

— Потому что я все понял. Вы не красные, вы серые. Вы еще до войны начали уничтожать тех, кто лучше вас хоть немного. Белые всех нас называли хамами, но они ошибались. Хамы были и среди них. Потому что хам — это не общественное положение, это не слабая образованность, это… Словом, хамство — это порода людей. У них грубая душа… Нет, слаба моя речь, не поймешь… Хамы — это не люди, но и не животные. Это третье состояние. Между. Природа этого не предусмотрела. Наверно, хамы — родственники крысам. У вас постоянно растут и чешутся зубы, вам надо грызть, и вы можете сожрать всех, вам только позволь. А потом вы жрете друг друга… Вы неистребимы. Вы живете по чердакам и подвалам. А мы — всегда посередине, в окружении. Обидно. То голову втягивай, то ноги поджимай… Ишь, до чего дошли! Пока мы по лагерям, они уже объявили себе Лабирию, насочиняли законов… Красивые законы! Куда ни пойди — все можно. В одном промахнулись: история-то запрещена! Вот вы на чем попались! Думали, отмоетесь от нашей крови… Не отмоетесь! Вы не всех загрызли! Кто-то все равно спрятал документы, вещи… Все это всплывает, и память о вас будет вечной, но все будут плевать на ваши могилы! И на твою, палач Краснов! Я таких, как ты, видел на фронте. В заградотрядах. Приказ 227, "ни шагу назад!" А шагнешь — такой, как ты, пулю в спину…

— Что ты говоришь… — начал Скидан.

— Молчать! Ванюшка Торкин — на моих глазах!.. Сходил за водичкой! Мы видели, кто стрелял… Вот я думаю: может, есть бог, может, он где-то в другом мире встречает вашего брата… Ох, я бы поработал на этой должности… Знаешь, я населил бы вашими душами травинки. Они безобидные. И пользу приносят. Вас бы щипали коровки и давали молочко. Детишкам. Нашим…

Он скрежетнул зубами и замолчал. Три глаза буравили Скидана, но видел его только черный глаз пистолета. Разведчик Краснов смотрел куда-то в другое, оно было где-то далеко и давно. Кажется, Скидан понял, о чем он думает. Скидан спросил:

— Ты женат?

Краснов быстро очнулся.

— Об этом не будем, начальник. Это вы мне поломали. За это я бы вас в навозных червей переселил.

Ствол пистолета приподнялся и заглянул Скидану в самые глаза. Это было что-то предсмертное, ужас ударил в лицо, следом готовилась пуля — тупоносая, свинцовая, в медной рубашке.

— Стреляй, что ли, — Скидан с отвращением обнаружил, что страх убил в нем мужской голос. Краснея от стыда, он сипло добавил: — Ну!

— Не запрягай, — сказал Краснов, — не поедешь. — Он опустил руку с пистолетом на колено и мрачно сообщил: — Чтоб ты знал, я тут психом записан. Застрелю — и ничего не сделают. Ножик у меня легальный, а пушку ты принес.

— И увезут тебя на Остров Скорби, — Скидан попытался повернуть разговор от себя.

— Это что за лагерь?

— Они там содержат убийц. Но это не лагерь. Я там был.

Торопливо, чтобы не перебили, Скидан начал рассказывать о своих приключениях среди лабирийских преступников. Не скрыл ни одной подробности своего проваленного эксперимента. Говорил и говорил, продлевая свою жизнь и надеясь, что ему поверят. И уже не стыдился, что распинается перед этим фронтовиком точно так же, как перед ним самим когда-то и где-то распинались блатные зеки и 58-я, стараясь вызвать у гражданина начальника симпатию или хоть сочувствие.

— Как же это так, — перебил Краснов, — ТЫ не смог стрелять в зеков?

— Представь себе, не смог, — ответил Скидан, очень себя в этот миг уважая. — И, похоже, больше не смогу.

— Что ж это с тобой случилось? — Краснов спрашивал с легкой насмешкой, но Скидан не захотел это замечать. Он исповедовался, он был себе противен, но теперь язык не хотел ему повиноваться, как час назад не повиновались ноги. Перед Скиданом сидел хоть и враг, но свой брат мужик, из своего мира, с ним можно и нужно было поделиться тем, чего не поймет Светлана — хоть и своя, но женщина.

— Тебе ведь после войны убивать не хотелось? — Скидан даже не спросил, а потребовал от Краснова подтверждения этой мысли.

— Мне и на войне не хотелось убивать, — процедил Краснов брезгливо. — Это вам было удовольствие. Особенно безоружных. "Врагов народа". И их детей… С-суки…

— Кто убивал детей? — Скидан почувствовал, что надо возмутиться.

— Не надо! — Краснов отмахнулся пистолетом. — Вы начали с царской семьи, а потом вошли во вкус, людоеды. Скажешь, не было статьи, чтобы расстреливать с 12-летнего возраста?

— Врагов советской власти… — начал Скидан.

— Не надо, говорю! — Пистолет погрозил ему черным глазом. — Грош цена такой власти, которая боится детей! Вообще грош цена власти, которая боится собственного народа. Враги народа — это вы, и не надо! Понял?

— Я не убивал детей, — сказал Скидан.

— Да ты вообще никого не убивал! — Краснов оскалился в страшной улыбке. — Убитые не могут быть свидетелями. Разве что я… Только судить тебя некому. Разве что мне самому…

— Я к тому сказал о фронте, — решился перебить Скидан, — что для меня ТАМ был фронт и долг, а здесь — все другое. Это ДРУГОЙ мир, пойми ты!

— Ну еще бы! — Краснов согласился охотно. — Там все рабы, а тут — все свободные. Уже и некого убивать. Но ведь если тебе кто-нибудь прикажет, ты быстро найдешь. Ты вон уже и сам искал… Ну, ладно, — он вдруг резко сменил тон, — хватит философии. Мне нужны сведения, и ты мне их дашь.

Этого Скидан не ожидал, хотя только этого он и хотел: втолковать полупомешанному человеку, что здесь не Советский Союз, не Россия, не Магаданская область и даже какой-то не 1950-й год.